– Мой самый первый вопрос к Вам, Юля: как Ваша фамилия, имя, отчество. Немножечко расскажите о себе: где родились и какова вообще история  Вашей семьи.

– Хрусталь Юлия Павловна, в девичестве была Тюрина. Родилась в Москве. Мои родители закончили МГУ, оба физиками были. Мама занималась историей физики, папа занимался гидроакустикой.

– В общем, был военным физиком?

– Засекреченный, он ужасно талантливый физик был. У него потрясающие работы. Ему нельзя было печататься, так как все работы были секретными. Но он выбрал эту профессию, потому что он очень любил море, путешествия, хотя сначала у него были большие проблемы с дальними походами. Он, в основном, ходил на большие внутренние озера, как  Ладожское…

– Онежское?

– Видимо, да. И на наши внутренние моря: Черное, на Дальнем Востоке часто были, на Камчатке. Он числился сыном врага народа: бабушка моя, его мать, одно время работала в издательстве, они печатали плакаты, получился типографский брак на портрете Сталина, где-то на лице какие-то пятна. И бабушка «загремела», значит, на 10 лет. Это, правда, было уже после войны. Это было в 1950-м году. Она 10 лет не отсидела, вышла гораздо раньше. Но, тем не менее, этот штамп «сын врага народа» у папы был. У него было два брата,  они по-разному к этому факту относились. Старший брат от матери отрекся, потому что он хотел…

– Сделать карьеру?

– Сделать карьеру, что он собственно и сделал. Он был большим начальником – в Екатеринбурге директором завода. Потом он в Москву перебрался. Вот, а папа, кажется, так и не дождался реабилитации бабушке. Он стал выходить в зарубежные экспедиции. И был очень счастлив, когда отправлялся в путешествия на полгода,  потом еще на сколько-то. Он был просто художником.

– Художником своего дела?

– Нет, он был настоящим художником.

– Настоящим художником? Он писал картины?

– Каждый день он рисовал.

– Помимо того, что он был физиком?

– Он был гениальным во всём. Часто бывает, что Человек, если он талантлив, то во многом. Физика была способом познания мира, искусство – способом познания себя. Он рисовал себя изнутри. Это какие-то невероятные пейзажи, какие-то странные видения, свой внутренний мир. Он был замечательным человеком.

– Это все он делал в Москве?

– Да, он в Москве был. Он умер в прошлом году. Царство небесное.

Работы его, в основном, в Москве. У меня есть несколько акварелей, много репродукций и коллекция на компьютере. И я родилась в Москве, тоже училась в художественной школе. Все думали, что я стану художником, как папа или как мой дядя. В отличие от отца, он был настоящий художник. Это средний брат.

Я училась в замечательной художественной школе при институте имени Сурикова. Известная такая школа. Я художником не стала, потому что к концу школы я поняла, что гениальным художником не буду. Просто так марать бумагу мне неохота. Мне  хотелось сделать что-то важное. Я пошла учиться на учителя.

– В педагогический институт?

– Да, в пединститут. Пока я училась, немножко работала в школе.

– Поступили Вы на филологическое отделение?

– Филологическое, да. Я окончила филологическое отделение МГПИ имени Ленина в Москве. А потом, когда я вышла замуж и у нас родилась первая девочка Ульяна, в Москве как раз разразился ужасный кризис. Не было никаких продуктов, никакой работы, никаких денег. Ну, Вы помните это время?

– Да, 1990-е годы, начало 1990-х.

– Да, Ульяна родилась в 1992-м году. У нас в магазине, возле дома, была селедка и баклажаны. Она не ела ни селедку, ни баклажаны. Вот, так что были большие проблемы, чтоб ее накормить.

Саша тогда пошел к своей маме и сказал: «Мама, что делать?» Мама долго думала и потом сказала: «Саша, надо эмигрировать». Вот так вот. Тогда Саша пошел, взял анкеты и вот довольно быстро мы оказались в Австралии.

– Никого у Вас знакомых не было, кто именно оказался в Австралии и кто бы мог немного Вас опекать?

– Нет, никого не было. Но программа эмиграции в Австралии очень хорошо поставлена. Поэтому, вообще-то, это страна эмигрантов. Они заточены на том, чтоб принимать людей из других держав, как-то их адаптировать и включать в свое общество.

Нас в аэропорту встретили, посадили в такси, привезли в дом, сказали: «Живите здесь». И в этом доме было все: простыни, тарелки, фрукты на столе, стиральный порошок, стиральная машина. Все было. Просто вы входите в дом, можете здесь жить. На меня это такое произвело впечатление! Это страна, для которой мы никто, они нас встретили, как будто всегда ждали. Меня это очень растрогало.

– Это было в Аделаиде?

– Да, это было в Аделаиде. Мы там жили в доме, куда нас вселили, почти год. Там родился Петя. Петя приехал нелегальным эмигрантом. Я была на 4-м месяце беременности, так сказать контрабандой, без документов въехал в Австралию.

Было интересно рожать здесь Петю, потому что Ульяну мы родили в Москве. Мы были такие сумасшедшие родители, что мы решили родить дома. Ульяна родилась дома на семейной кровати.

Но в Австралии такое тоже практикуется. У нас была медсестра, которая принимала роды в Москве, и мы, молодая семья с маленьким количеством денег, смогли это осилить. Здесь, конечно, тоже это возможно. Но здесь столько стоит, что только самые обеспеченные люди могут позволить такую роскошь, как домашние роды.

Да и в госпитале было рожать неплохо. Так что, мы здесь в госпитале родили Петю. Там в то время, тоже интересно, кстати, была такая форма рождения, называется «Семейный юнит». Это как бы внутри госпиталя квартирка: комната, кухня. Ванна. Ну, комната больше, я даже сказала бы «квартирища». С одной стороны, там стоит больничная кровать, все как полагается, всякие приборы: кислород, кнопки, я даже не знаю, всякие провода.

С другой стороны: диванчик, кресло, знаете, как в семейной какой-то комнате.  Там разрешалось, значит, присутствовать супругу, что, кстати, он сделал. А после родов можно было принести туда и ребенка. Вообще мы там провели два счастливых дня в этой квартире. Удивительно! Саша принял своего ребенка на руки.

– А там кормили как-то?

– Кормили. Все как в больнице, но при этом вы живете как бы отдельно.

– Своей семьей?

– Своей семьей. Если нужно, приходит доктор. Даже, если не нужно, тоже приходят. Он, конечно, проверяет постоянно, чтоб было все в порядке. Мальчика сразу дали, никуда его не утаскивали. Тут же прямо взвесили, измерили. Интересно.

– Юля, а вот как Ваши родители отнеслись к тому, что Вы уехали в Австралию? Не было ли у них никакого такого испуга?

– Моя мама сначала была очень категорически против. Она говорила даже «только через мой труп».

– Это Ольга Викторовна?

– Да, она сейчас здесь. Но папа спокойно к этому отнесся.

– А у Вас еще были, скажем, сестры, братья? Кто бы за родителями…

– Когда  мне было 7 лет, мои родители развелись. Больше у мамы детей не было, а у папы потом были дети. Но я об этом узнала только уже перед отъездом. Вот он меня познакомил с моей сестрой. Про нее я ничего не знала в течение многих лет. Так вот, значит, оказалось у меня есть сестра, поэтому папа остался не один. Ему было спокойней.

– И они оба физики?

– Они оба физики. И муж мой тоже физик. Он, вообще-то, МИФИ заканчивал, работал в Курчатовском институте.

– Все-таки не было какого-то испуга перед новой страной?

– Честно говоря, мне никогда не хотелось ехать. Я любила больше всего родную Россию. И когда я приехала, первые полгода, наверное, у меня была глубочайшая депрессия.

У меня такое было, я долго думала, что мое состояние – ссылка в рай. Жена декабриста за своим мужем отправилась в ссылку. Может быть, она и рай, но когда вы сюда приехали не по своей воле, как-то знаете, она все-таки ссылка. И это, совершенно, как это сказать…

– Тягостное состояние. Хоть здесь и тепло, и нет проблем с продуктами?

– Хоть что, потому что какая разница, есть проблемы с продуктами или нет? Я уже описывала это состояние: снимают, как с луковицы ту среду, в которой вы чувствуете. Я, как филолог по образованию,  очень люблю язык. Мне нравится, когда «вкусно» и красиво говорят. Нет этого здесь, язык тоже отпал.  То, что я умею, что знаю, что люблю  –  его здесь нет. Книги мои любимые, авторы. Я перестала их любить, я перестала любить литературу. Мне казалось, что мои любимые авторы – этот зануда, этот графоман, этот морализатор. Все кумиры упали, представляете?

Природа. Да, я очень люблю гулять на природе. Когда, как раз, был этот кризис, например, голодная иду на работу, зима, сугробы, снег сверкает в этих сугробах, как алмазы, разноцветные вспыхивают искры такие. Вот я иду и говорю: «Ну, ладно, вы можете  забрать у меня еду, вы можете забрать у меня деньги, одежду. Но это мое:  это солнце, этот снег, эти искры. Это мое!» И этого, видите, тоже нет! Как бы с меня слезло.

– Русскую зиму от Вас убрали?

– Нет, не только зиму, вообще все сезоны. Здесь практически нет сезонов - чуть-чуть теплее, чуть-чуть холоднее. Здесь совсем другая природа. Но ее теперь я стала понимать. Тогда я ничего не понимала, этого ничего не видела.

Казалось, австралийский лес похож на помойку, потому что там нет травы, там навалена кора древесная. Там нельзя сесть, потому что там укусит кто-нибудь. Нельзя полежать на травке, потому что вылезет змея. Природы нет, сезонов нет, друзей нет, знакомых лиц нет, музыки нет. Было ощущение, что у меня убрали все, меня вообще нет. Меня нет. Все!

– От моря Вы далеко жили?

– Довольно далеко. Мы приехали под осень, в марте. Зима здесь очень холодная. Я никогда так не мерзла в России, как здесь зимой.

– И дома не приспособлены  для холодного сезона.

– Это как, знаете, жили бы осенью на даче, где не топится… У нас там была деревня, мы жили там. Утром просыпаешься, из-под одеяла холодно вылезти, потому что холодно, просто холодно. Вот тут также очень холодно в домах. Вот и что? Никаких морей… Ездили, конечно, на море. Но когда холодно, я никуда. Я северный, теплолюбивый человек. Моря у меня тоже нет. Им я не наслаждалась. Хотя когда мы приехали, много путешествовали, каждые выходные на автобусах, поездах. Куда-нибудь ехали смотреть эту Австралию, интересно, удивительно. Чуть ли не в третье или даже второе воскресенье мы отправились искать русскую церковь.

– То есть, Вы были воцерковленным человеком на момент эмиграции?

– Не сказала бы, что воцерковленным… В России мы ходили в церковь, ну наверное, раз в месяц, да что-то такое…

– Все равно Вы воцерковленный человек: причащались, исповедовались?

– Ну, причащались, может, раз в год.

– Вы в младенчестве были крещены?

– Нет, меня крестили, когда мне было 11 лет. Тоже интересно, потому что моя мама –  человек не церковный.

– И некрещеная?

– Но крещеная. Она христианка книжная. Она свое христианство, христианские мысли и доводы брала из русских философов начала ХХ века: Бердяева, Булгакова… Знаете?

– Конечно.

– Вот это ее имена. Вот это, так сказать, ее среда, это ее единомышленники.

– Но ведь в советское время не просто было найти даже работы этих философов.

– Мои родители принадлежали к такому кругу, где циркулировали самиздатовские книжки. Они всегда доставали то, что было интересно, ну, может быть, на месяц, на ночь. Мы читали все.

– То есть, читающая семья была?

– Отец был художником. Папа все понимал сам, через себя. Ему не нужно было духовного руководства. А мама много читала, очень много. И сейчас читает постоянно.

– И почему же она решила Вас крестить в 11 лет?

– Вот она решила меня крестить. Представляете? Сейчас она сама раз в год обязательно причащается.  Для нее это правило, хотя она в церковь в России ходила причащаться только на Пасху. Но у нее было много знакомых христиан. И мой крестный, он был поэт, мамин одноклассник. Тоже воцерковленный, духовный человек.

Они повезли меня за город, в деревню Гребнево. В то время там был священником Дмитрий Дудко.

– Да, знакомый батюшка.

– Да, Царство ему небесное. И он крестил меня в деревне Гребнево. Он был очень известным священником. Потом на него стали «катить бочки». Он, конечно, в отличие от многих других, был духовный человек, не политический. У него был путь духовный, его интересовал Христос, а не политика. Он был замечательный. Я, правда, потом не встречалась с ним никогда после крещения, я его больше никогда не видела, но поминаю всегда.

Мама была невоцерковленным человеком, так что, и я тоже ходила в церковь всегда только на Пасху. Мы жили в центре, ходили в церковь Рождества Богородицы, в Брюсовом переулке.

– Я бывал в этом храме.

– На Пасху туда нельзя было войти, вся площадь напротив была заполнена народом…

– Можно сказать, что Вы жили в самом центре Москвы.

– Я жила в самом центре, в Брюсовом переулке. Мы ходили в эту самую консерваторию после большого перерыва, прямо в туфельках, шли без билета. Когда все выйдут покурить, а потом обратно возвращаются в зал, и тут мы с ними. И потом слушали концерт со второго отделения.

– Какая хитрость была.

– Просто двор был напротив консерватории.

– Да, конечно. Я знаю это место. Я вообще неплохо знаю Москву.

– Мы потом оттуда переехали с мамой. Отец уже жил отдельно. Мы с мамой переехали… Вообще, мы с ней часто переезжали. Я в Москве поменяла 6-7 квартир. Где только не жила! Последнее, мы жили в Медведково, с Сашей уже.

Мы там жили всего год, даже меньше. Где-то полгода там жили. Но ходили в  церковь тоже. Красивая очень церковь.

– Может это был храм Покрова Пресвятой Богородицы, князя Пожарского храм? Так и я в этот храм ходил много раз, поскольку я тоже живу в Медведково. Это улица Заповедная называется.

– Где храм стоит, да. Но мы жили… я уже забыла все названия. Эта улица, которая до Ботанического сада идет.

– Это улица до Ботанического сада, Кольская улица называется.

– Кольская, правильно. И мы ходили по  речке Чернянке в храм, пересекали эту Кольскую.

– Но это не так важно. Насколько интересен Ваш дальнейший путь: насколько поддержала вера. Вы говорите, на третье воскресенье в Австралии поехали искать храм русский…

– Да, это, конечно, удивительно. То есть, это, когда вдруг, на этой совершенно чужой планете… вдруг оазис. Вы пересекаете какую-то незримую границу и оказываетесь дома: запах ладана, подсветка с окон сверху, пение. Они тоже тут поют простыми старыми распевами. Это как-то все свое.

– Немало русских Вы встретили в храме, русскоговорящих?

– Там не все русские. Практически, в этом храме немножко греков и немножко сербов. А в основном, русские.

–  И много людей сразу встретили, как Вы говорите, когда поехали в храм?

– Мы сначала поехали «по-московски». Ни на кого не глядя, ни с кем не  знакомясь. Познакомились мы через некоторое время со всеми. Хорошие люди, замечательные.

– То есть храм стал вот такой платформой для вашего знакомства? У Вас появилась малая родина здесь?

– Вообще, все наши знакомые, в основном, церковные. Есть у нас небольшое количество людей, которые не ходят в храм, но их мало. В основном, мы через храм со всеми подружились.

– И почувствовали поддержку сразу?

– Даже не поддержку. Знаете, как это выразить…просто оказалось, что у нас есть дом. И церковь – это наш дом. Оказалось, что есть у нас дом, здесь в чужом краю.

– Некий спасительный ковчег…

– Да, ковчег, где происходят интересные вещи. И мы стали ходить каждое воскресенье. У нас сначала не было машины, мы на автобусах ездили с пересадкой. У нас уже была девочка двух лет. Мы особо не мучились,  из церкви нас до дома подвозили уже на машине.

Там тоже много русских из Китая, в Аделаиде, но не такие, как здесь в Мельбурне. Они, в основном, из Харбина. А Харбин был русским городом и до революции. Всегда русским городом, а деревни, они просто пришли в Китай, а Харбин там уже  был.

И там не крестьяне, там всякая интеллигентная публика: инженеришки, военные. Чувствуется, конечно, другой закалки люди. Интересно. И вот мы с ними тоже познакомились.

– Думается, это начало нашей беседы. Меня интересует глубина, как в дальнейшем развивалась ваша жизнь, как детей поднимали. Это все сугубо ложится на материнские плечи. Как это все-таки поднять 5 детей?

– Да, это как-то странно. Даже не знаю, как это мне удалось. Да особо мне это не удалось. Но никогда не думала, что у меня будет 5 детей.

– Замечательные дети.

– Никогда не думала, что со мной такое произойдет. Если честно, это то, за что я благодарна Австралии, она дала мне возможность не только родить этих детей…

 –  Но и поднять.

– Даже не поднять, а получить от этого удовольствие. Понимаете, в России женщины совершенно этого лишены, вот этого счастья материнства. Материнство – это огромное счастье: столько положительных эмоций, столько каких-то размышлений.

Сначала, когда я уехала в Австралию, думала: “ И что я? Училась, работала, чем-то занималась. Никому это не нужно, все это пошло «коту под хвост». А потом, когда  дети стали подрастать, я поняла, что все нужно. Все, что я в жизни выучила, все, что я видела, слышала мне пригодилось с моими детьми. Все пригодилось, и это здорово!

Для меня это как раз оказалось полезным. И то, что вот, как-то худо-бедно, мы, конечно, никогда не роскошествовали, но всегда на жизнь хватало. И я могла посвятить себя этому счастью. И это большая заслуга, конечно, Австралии.

То есть, сначала я свою жизнь называла «ссылкой в рай», но потом я поняла, что в России бы я не видела своих детей. Я бы там работала, в общем, не смогла бы.

– То есть, в поте лица добывали бы деньги?

– Да, я бы приходила домой злая, орала бы, вот например, как сейчас ору, так бы с самого начала этим занималась бы. Австралия дала возможность жить как-то по-другому. И тогда я стала жизнь называть «Бегство в Египет», то есть пока в России зверствует Ирод, я тут своих детей растила. Тогда уже был у меня период духовной благодарности Австралии.

– А вот как вашу маму перевезли? Сама согласилась сюда переехать?

– Мама приехала сама. Я же говорю, маму не перевезешь!

– Это ведь глубоко советский человек по менталитету?

– Она глубоко антисоветский человек.

– Я имею в виду, значительная часть ее жизни была прожита при советской власти.

– Она, конечно, прожила при советской власти, но она всегда… Вы знаете, очень многие Ольги – хозяйки своей судьбы, всего вокруг, они все так организуют, все устраивают…

– Это как княгиня Ольга?

– Да, как княгиня Ольга. Вот в моей маме и во многих эту черту вижу, они такие хозяйственные, самостоятельные. Конечно, в смысле быта моя мама не очень хозяйственная, но именно она умеет свою жизнь и жизнь вокруг себя организовать, устроить все.

– Расскажите, пожалуйста, как Вы стали преподавать русский язык? Когда пришли, когда это началось? И как называется школа?

– Школа называется по-английски, потому что она вписана в структуру австралийского образования «RussianEthnicSchool».

– Дословно как она переводится?

– «Русская этническая школа», она при храме, при нашем Успенском храме, приходская школа. Она организована примерно 40 лет назад.

Сначала эта школа снимала классы в обычной школе по субботам. Австралийская школа занимается 5 дней в неделю, в субботу у них свободные классы. Наши учителя занимались в классах обычной школы; потом, со временем, построили себе большой зал: для собраний, для всяких праздников, типа большого клуба и пристроили к нему классы. Это определяет специфику нашей школы сейчас, потому что классы очень маленькие, у нас всего 7 маленьких комнатенок.

– Какие предметы преподают в школе?

– Поскольку это приходская школа, то кроме русского языка, преподают Закон Божий, тоже достаточно бегло. Остальные предметы, такие, как история, география, математика идут, не как отдельный предмет, а как тема русского языка. Основной упор, конечно, делается на язык и, может быть, даже не столько на язык, а сколько на страноведение. Наши дети, они оторваны от России.  Для них язык приобретает смысл, если только они знают, зачем он существует.

Для многих детей – это домашний язык, потому что они нигде больше его не слышат: ни в школе, ни на улицах, нигде. Русская школа дает им возможность этот язык услышать еще, услышать, кроме того, как он применяется, например, как мама говорит: «Вася, вставай быстро! Отправляйся немедленно!»

– Очевидно, у них все-таки есть некое желание съездить в Россию, посмотреть когда-то Родину своих родителей?

– Это конечно. Во-первых, для многих это стимул. Обычно все наши дети с удовольствием ездят и это большой импульс для занятий.

– Может быть, стремление узнать культуру своих предков?

– Да, это важно. Хотя, с другой стороны, наши дети находятся на распутье. Австралийская культура, русская культура в чем-то совпадают, но в основном они различны. Нашим детям, конечно, трудно найти свою идентификацию, себя определить: кто они и где они находятся? Русская школа им в этом помогает.

– Инициатором создания этой школы были священники храма?

– Нет. Это исключительно народная инициатива.

– Народная инициатива, поддержанная Церковью?

– Это была инициатива народа, который жил вокруг церкви. Люди, которые привезли с собой христианство сюда. Православие привезли сюда из Китая, в основном, и они знали, что для того, чтоб выжить, им нужна церковь и им нужна школа. И они в этом направлении сразу начали действовать.

– 40 лет – это совсем немного. Это же 1970-е годы, получается, прошлого века?

– Живы все люди, которые стояли у истоков, которые все это собирали, организовывали. Отец Михаил Вам подробнее расскажет.

Ну, насколько это я представляю, приехало из Китая около 257-ми семей.

– Это, видимо, последствия культа личности Мао Цзэдуна?

– Да, культурной революции. И практически все эти семьи с крестьянскими корнями были многодетными. У них по 5-ть, по 7-мь, по 8-мь, по 12-ть детей было, такие очень крепкие, большие семьи. Большинство из них ходило в церковь.

Сначала они начали служить в гаpaже, читать обедницу. Потом они нашли и выписали священника. Потом они начали строить. Купили свою землю вскладчину и начали строить церковь.

Кстати, чем интересна Австралия? Здесь история происходит на глазах, мы свидетели вот этой закладки христианства, Православия.

– А почему детей, которые сейчас изучают русский язык, всего 10 человек у вас в классе набирается. Почему так мало, если семей все-таки много?

– Потому, что мы не можем расширять классы. У нас каждый год одна и та же проблема. У нас 7 комнат, приходит еще одна группа младших детей. Что нам делать со старшими, куда нам их помещать?

Сейчас у нас даже в холле (у нас такой перед залом) ставятся ширмы, ставятся столы и устраивается еще один класс, еще одна классная комната.

– Это из-за того, что нет площадей?

– Да.

– Но все равно, Вы сказали, что только в 1970-е годы приехало 250 многодетных семей, это значит, детей было много.

 – Детей было много. Я на самом деле сама удивляюсь, постоянно задаю этот вопрос этим людям, которые строили. Они вот здесь, среди нас: сейчас почему такие классы маленькие? Вы помните, как было удобно?

Сначала они снимали школу и у них было в школе много детей, я видела старые фотографии 30-летней давности. Там сотни полторы учеников, большие классы, много народа.

– Юля, у Вас есть какая-то программа, какие-то методики преподавания? Я понимаю, Вы сами заканчивали педагогический институт в Москве, Вы дипломированный преподаватель русского языка и литературы. Здесь же специфическая среда и как-то приходится все это учитывать?

– Да, у нас среда, конечно, специфическая и, естественно, в нашей школе есть программа, она составлена много лет назад, постепенно подновляется. Но у нас немножко изменился состав учеников. Те люди, которые начали школу, они сами уже были третье, примерно, поколение выходцев из России, то есть они третье поколение людей, не родившихся в России. Их дети еще говорили по-русски, их внуки хуже говорили по-русски, а вот сейчас уже к нам в школу должны ходить их правнуки.

– Это те, кто после революции сюда эмигрировал?

– Ну, в общем, да. Они сначала эмигрировали в Китай, и многие, люди которые у нас в приходе, родились в Китае. Их родители вышли из России, их дети родились в Китае, внуки родились здесь и правнуки уже родились здесь, то есть это уже пятое поколение вне России. И язык, конечно, размывается. Тем более, что много очень смешанных браков.

Дети теряют язык, внуки теряют язык, а правнуки – очень мало, кто вообще разговаривает на нем. Поэтому в нашей школе сейчас старой эмиграции, наверное, процентов 10 всего. А 90 процентов  детей «свеженьких» эмигрантов, недавних, которые сами родились в России, приехали в младенчестве или родились здесь недавно в семьях, которые еще «свежие» так сказать, недавние эмигранты.

– После распада Советского Союза?

– После распада Советского Союза, 1990-е годы.

– Юля, существует ли некая программа? Все-таки расширить изучение русского языка в связи с тем, что людей-то немало или на это просто нет средств? Имеется в виду на классы, на полноценную школу.

– На самом деле, в Мельбурне не одна школа существует, их несколько. Во-первых, практически при каждой церкви есть своя школа сейчас. Вот недавно, в какой-то момент, оставалась школа в Данденонге, были другие, но они как-то сами по себе померли, а сейчас возрождаются опять.

– За счет государства?

– Нет, за счет наших эмигрантов 1990-х годов, которые приехали и которым опять что-то надо.

– Они состоятельные люди? Кто в состоянии оплачивать эту школу, поддерживать? Бизнесмены?

– Состоятельные люди есть, но они не интересуются школой. Состоятельные люди старой эмиграции – это те, у которых выросли дети. У них внуки не говорят по-русски, им школа вообще не интересна.

В нашей эмиграции тоже есть состоятельные люди, но они предпочитают не вкладываться в школу пока что. Школа получает деньги от родителей. У нас достаточно невысокая плата, считаю, получается 400 долларов в год за ребенка, примерно.

– Это на обучение?

– На обучение. Но есть какие-то способы заработать, родительский комитет есть. Устраивают иногда такие события, чтобы собрать деньги для школы, где-то что-то продают.

– А школа, она предлагает какой-то диплом на выходе? С какого возраста детей отдают?

– В нашей школе есть детский сад, туда приводят детей в 4 года. Потом они постепенно переходят в подготовительный класс, 1-й класс и т.д. Сейчас самые старшие дети – восьмиклассники.

В принципе школа готовит очень хорошо по русскому языку. Есть планы расширить и продолжить нашу школу до старших классов. Пока еще непонятно, каким образом, но мы хотим это сделать, потому что можно сдать экзамен в 11-м или 12-м классе по русскому языку и получить дополнительный балл к аттестату.

– Кто выдает австралийский аттестат?

– Австралийский аттестат выдает школа.

– То есть русская школа выдает дополнительный балл к этому австралийскому аттестату?

– Она сама не дает, это ребенок должен еще пройти экзамены, экзамен устраивает государство, а не школа наша.

– Ну, а кто же может устроить экзамен по русскому языку в государстве, где говорят на английском языке?

– Тем не менее, языковые программы есть. В общем-то, Австралия – страна эмигрантов и здесь очень много языков, все, по-моему, какие возможно. Я даже в жизни не встречала, никогда, будучи даже лингвистом по образованию, не слышала о существовании таких языков, которые здесь встречаю; и практически по каждому этому языку у австралийского правительства есть программа экзамена, есть экзаменаторы – носители языка. И принимаются экзамены ежегодно.

– А экзаменаторы, видимо, из числа русских эмигрантов?

– Да. Я нет, к сожалению. Я должна еще пройти большой путь,  прежде чем получу возможность такой работы. А мне все как-то лень, да не досуг. Мне надо подтвердить свой диплом, сдать тоже минимум языковой – английский. Еще какие-то бумаги дополнительные получить.

– Вам нужно пройти специализацию австралийского образа жизни. Скажем так, знание английского, какие-то особенности преподавания в английской школе.

– Да, это главное, поскольку Австралия очень законопослушная страна и тут каждый чих регламентирован. Надо очень хорошо знать, на что ты имеешь право, как учитель, и на что нет.

В принципе тут ничего заоблачного нет, и многие наши учителя имеют такие бумаги: подтвердили диплом, получили право преподавания. Многие преподают что-нибудь: математику, языки.

– Как вот Вы решились тут на создание большой семьи? Это же всегда связано с тем напряжением, риском, что страна была для Вас во многом незнакома. Это позволила социальная защита, австралийская?

– Я думаю, что, конечно, это помогло нам. Но мы приехали уже воцерковленными людьми. Нам Бог дал, значит надо рожать ребенка. У нас не было никогда таких вопросов. Сколько нам Господь послал детей, всех их мы родили и воспитывали.

– Независимо от того, что это не Родина?

– Ну да, независимо от того. На самом деле, Родина-то наша в Царстве небесном. Поэтому, конечно, переезд этот – большой переворот в жизни, сильно влияет на судьбу, на характер, на все. Тут есть свои плюсы, свои минусы. Семья – это как маленькая Родина.

– Конечно, это, безусловно, и есть маленькая страна.

– Да, что-то в этом роде.

– Какие были трудности при воспитании детей здесь?

– При воспитании детей основная трудность, я считаю, была и есть – преодолеть австралийскую систему воспитания, потому что австралийцы относятся к детям совсем не так, как русские люди.

– У них более жесткая система воспитания?

– Совсем даже напротив. Особенно это идет от государства. Вот каждый мой ребенок пошел в школу, приходил месяца через два и говорил мне: «Мама, я сам решаю, что хочу и что буду. Ты не можешь говорить, что я должен делать. Я вот сам хочу, я буду, потому что это моя жизнь».

– Они такие вот демократы?

– Да, значит, это было от первого ребенка, который пошел в школу 15 лет назад, и до последнего, который пошел в школу 5 лет назад. Мне приходилось перед каждым махать пальцем перед носом и говорить, что я – то-то, ты – то-то, школа – то-то. В общем, к Павлику у меня речь была уже откатана. Школа продолжает влиять на детей в том плане, что подрывает авторитет родителей. Она совершенно не уважает точку зрения родителей. Она внушает ребенку, что у него есть защитники от родителей, которые могут спасти от злых родителей. И вот это самая главная трудность была и остается.

Хотя дети это довольно быстро поняли. У нас в церкви был такой случай: женщина потеряла своих детей, потому что дети пошли и рассказали, что мама их нашлепала, что-то такое…

– И все?

– Да, и все. Уже эта история длится, наверное, лет пять. Дети уже давно мечтают вернуться домой и не могут, они скитаются по чужим семьям. Уже научились всему, младшей девочке 13 лет, она уже знает все про взрослую жизнь от и до. А старшей 16-ть, ну, про ту вообще… нет, ей уже 17-ть.

– Как Церковь помогла Вам в воспитании детей? Вы пытались их воцерковить?

– Мы, как сумасшедшие, таскали их, конечно, каждые выходные в церковь, на все праздники. Довольно быстро мы начали соблюдать посты. Это у моей мамы больная тема: что мои дети больные и маленькие, потому что они постятся.

Мы учились поститься, но многих вещей мы не знали, мы тогда как бы начинали. И сейчас мы тоже только учимся, в принципе, хотя прошло лет двадцать, наверное. Но мы все равно чему-то учимся. Родители же нас не ввели в этот мир.

– Это был советский период. А Вы сами многому здесь научились?

– Мы сами учились, конечно.

– Изучали Закон Божий? Очевидно, в значительной степени и непосредственно само воцерковление происходило здесь у Вас? Если брать весь период вашей жизни, то вместе с Вами воцерковлялись ваши дети?

– Они с нами вместе, да.

– Скажите, как шло это воцерковление, насколько по возрасту это происходило? Я знаю, что сейчас Вы говорите, что все дети ходят в храм.

– Просто, когда они достигают периода подросткового и бунтарского, они не хотят ходить в Церковь, потому что их тащат родители. Они пойдут в Церковь, я уверена. Они поймут сами для чего им это нужно, почему они продолжают… Я имею в виду старших сыновей.

– А так, видимо, у Вас Петя бунтарничал?

– И Петя бунтарничал, и Сережа бунтарничал, наверное, несколько месяцев, как ходить в церковь… он, в общем, ходит и Петя тоже. Они недавно ездили все вместе в монастырь и Уля с Володей.

– А в какой монастырь?

– У нас здесь замечательное место, если есть что-то важное в Австралии – это монастырь. Это мужской монастырь, очень маленький. Там, по-моему, 5 монахов или около того.

Совершенно в диком уголке  Австралии, у них там нет ни  электричества, ни водопроводной воды. Они поставили солнечные батареи. Водопровод  у них – бак с дождевой водой. Такая какая-то простая очень жизнь и замечательные люди. А настоятель этого монастыря – архимандрит Алексий.

– Они живут по сути дела обычной природной жизнью. Раз нет электричества, то дрова для приготовления пищи?

– Они живут обычной жизнью. Да, дрова, дровяные печки у них там, банька, все как полагается.

Храм сами построили. Гостиница для паломников и, главное, у них идет напряженная духовная работа, молитва, служба.

– А как называется?

– Преображенский монастырь.

– Мужской Преображенский монастырь. Вот еще хотел спросить, Вы рассказывали особенности некой такой аборигенской культуры в Австралии, называли их еще «ози». Что это такое?

– Ози – это не аборигены. Ози – это австралийцы, потомки первых колонизаторов. Австралийцы, которые приехали много лет назад, и уже многими поколениями обосновались, живут. Но Австралия же молодая, ей 300-х лет нет.

– Имеется в виду освоение европейцами?

– Европейцами, как государство Австралия. И конечно,  методы колонизации были очень жестокие, аборигенов отстреливали и даже назначали цену за их голову.

– А что такое «ози»?

– Ози – это так называют себя австралийцы, которые несколько поколений живут в Австралии. У них, в отличие от других англо говорящих стран, есть и свой акцент, и свои особенности австралийские. Именно образ жизни, австралийская кухня, австралийские интересы.

– Это некоторая группа людей. А само происхождение слова ози, это что означает?

– По созвучию, очевидно, Австралия и страна Оз, так по-английски называется волшебная страна из Изумрудного города, где путешествовала Элли со своими друзьями из Канзаса. По-английски, страна Оз и волшебник из страны Оз – это волшебник Изумрудного города. Это чудесная страна и находится неизвестно где, точно также, как Австралия – чудесная страна и она находится так далеко от всех остальных, оторванная планета.

– А Вы чувствуете себя оторванным от Родины человеком или нет? Или может быть современные средства связи, скайп позволяют Вам интенсивно общаться с Россией, с русскими?

– Если честно сказать, я продолжаю жить внутри российской культуры. Я читаю, в основном, по-русски, в Интернете, читаю современные вещи, новости тоже, потому что в Австралии мало новостей, неинтересные, какая-то спокойная жизнь.

– Разве эти новости не кажутся родными, эти новости австралийские? Как,  Вы не чувствуете, например, особые решения парламента?

– Решения парламента меня иногда интересуют, потому что это действительно бывает интересно. Они занимают минимальный процент в новостях, в основном, там американские новости, события спортивного плана и финансовые новости. Это своеобразный набор, который мне не близок.

– Как-то Вы сказали, что Австралия – это страна, которая не очень нуждается в Божественной защите? Здесь некий особый климат: социальная защита и прочее? То есть, у австралийцев нет упования на Господа?

– Да, это действительно. Это бросается в глаза, что в России так трудно живется людям, так тяжело, что человек находит Бога. Он просто счастлив, потому что у него, наконец-то, получается, появляется защитник, покровитель. А в Австралии сильная социальная служба поддержки, удобно устроен быт, хороший транспорт, без проблем можно купить все, что нужно поесть, во что одеться и прочее. Бытовая сторона, она очень простая и приятная.

Людям, пока они не заболеют или станут стареть, не приходит в голову, что существует что-то помимо прекрасной легкой жизни. Наслаждение природой, хорошим вином, музыкой, красотами мира. Это, конечно, заметно. Даже среди русских у нас большая компания, что называется «сообщество русских людей». Но в церковь ходят не так много из них, большинство занято строительством своих домов, бытом. Наслаждаются.

Слишком много разных вещей, которые нас в Москве непреодолимо разделяли, понимаете. В Москве кажется, что это такие серьезные,  важные вещи. А когда находишься в эмиграции, на чужой сторонушке – рад родной воронушке, и оказывается, что за всеми нашими предрассудками мы теряем столько удивительного в людях.

– А эта подруга, о которой вы говорили, она живет здесь, в Мельбурне? И Вы  с ней разных взглядов?

– Мы с ней во многом совпадаем, оказывается, но будь мы сейчас в Москве, мы бы стояли по разные стороны «баррикады».

Просто здесь, как в плавании: Вы видите не то, что человек пытается из себя изобразить, а то, какой он на самом деле, понимаете.

– И даже если Вы правы, в период  похода нельзя ссориться.

– Вот-вот, точно. И в походе Вы видите людей насквозь. Вы видите, что это за человек, можно на него положиться или нет. И даже  может быть он какой-нибудь никчемный на берегу, а в походе оказывается нужным и важным, и замечательным даже. И, вообще, интереснейшим. В этом плане эмиграция тоже, как подводная лодка.

– Вот я вижу, у вас здесь хорошо отмечаются разные праздники, даже Масленица. Вы сшили костюм, готовились к ней серьезно.

– Есть такой момент. Я стараюсь плыть немножко поперек течения, потому что здесь Масленицу отмечают широко даже в городе. У них было 2 марта, они Масленицу отмечали. На главной площади Мельбурна сцену использовали, палатки поставили, блинами торговали. Вот мой зять ходил, Владимир Андреевич Протасов, я не была. Зять говорит: «Боже мой, какое язычество, сплошное язычество».

И он в ужас пришел. Он ожидал, видно, что русские должны как-то, не знаю, хоть каким-то боком выгрести на православие, христианство. А там ничего такого не было. Поэтому в школе мы с детьми изобразили историю царя Ираклия, чтобы как бы от этого язычества, с этими солнцами и блинами все-таки перейти к Солнцу Правды, понимаете? Поэтому у нас там были ангелы и патриарх Константинопольский Захарий, с бородой. Я была со своим классом. Детки изображали все это действо с большим триумфом. Всем очень понравилось. Павлик изображал царя Хазрoя, которого победили. Он с таким грохотом пал на сцену, что все думали, остался ли он жив, когда его по молитвам всех, наконец, царь Ираклий победил.

А вообще, я Вам хочу сказать по поводу народных традиций. Когда собирается старая эмиграция на свадьбы, на какие-то там балы, они любят балы устраивать, обязательно Вы увидите, что кто-то ломится вприсядку, представляете себе? Пляшет, обязательно кто-то играет на балалайке, как мой зять. Обязательно поют «Калинку», поют народные песни, и они любят все-таки Россию и русские традиции больше, чем в России. Вы же не будете на свадьбе плясать вприсядку?

– Нет, конечно.

– А они будут. Вот кто из вас русский?

– Мне кажется, все-таки люди, которые выдержали эмиграцию, переехали – это сильные люди, в основном.

– Они, конечно, удивительные, правда.

– Прошли через многие испытания жизни. Ведь пришлось многим, Вы говорите, из Китая уходившим, едва ли не с одним чемоданом выбираться.

– С одним чемоданом они и выбирались. Не знаю, удастся ли мне познакомить Вас с женщинами, поскольку в сестричестве, школе у нас сплошные женщины, настолько сильные духом женщины, труженицы.

– Вот я вижу, Вы и сами большая труженица: такую семью держать, готовить каждый день, обстирывать и все хозяйство нести на себе. И работать при этом полноценно.

Юля, я у Вас хотел спросить, Вы чувствуете некую действительно большую семью двух поколений? Тем более, сейчас у Вас здесь мама живет, зять, собираетесь вместе: прабабушка у этой Анимаиcы, вашей внучки. Семейство ощущается Вами?

– Я была у родителей единственным ребенком. Родители на работе, я приду домой, из холодильника подогрею себе еду, вот такая моя жизнь. Моими друзьями были собачка Тобик, игрушечная и мишка. И я так счастлива, что сейчас у меня большой стол, что моя семья еле умещается за моим столом. Для меня это просто не могу передать, какая радость!

Я понимаю, особенно это в эмиграции чувствуется, что друзья приходят и уходят, что знакомые, даже самые интересные, в конце концов, исчезают где-то в небытие. А вот братья, сестры остаются навсегда. И я рада, что у моих детей есть братья и сестры, и что они дружат между собою, помогают друг другу, у них общие интересы. Я считаю, что это очень-очень здорово. Что действительно есть бабушки, прабабушки. Никогда не думала, что у меня будет большая семья, лично я никогда так не думала. И когда оно само собой так получилось, я страшно довольна. Конечно, все это можно было сделать лучше. Я, конечно, вижу все свои родительские и прочие ошибки, которые уже не исправить.

– Никто ведь не проживает жизнь, что называется, «вот начал и потом все набело». Все идут по первому разу, тем более, видите новость...

– Я очень рада, что у моей дочери супруг русский, церковный человек, и я очень рада, что вот он недавно начал  алтарничать.

Наш зять очень формально просил у нас с Сашей руки нашей дочери. Он подготовился и сказал такую большую длинную речь о том, как он видит будущую семью, что он хочет сделать, какие у него планы на будущее, именно в плане семейном. Какие у него идеалы, что он видит в Ульяне, что хочет, чтобы в ней развилось дальше, как он может этому способствовать, тоесть это была целая речь. На что, выслушав его, Саша ему сказал грозным голосом: «Володя, ты понимаешь, что это «точка невозврата»? Если мы сейчас дадим свое согласие, то это навсегда, на всю жизнь?». Ну, Вы Сашу знаете, тут, конечно, сразу мурашки по телу от этой «точки невозврата». И после этого они попросили у нас благословения, встали перед нами оба на колени и Саша с иконой в руках благословил их обоих. Здесь церковный брак считается законным, не надо уже идти никуда регистрироваться в мэрию. Отец Михаил заполняет бумаги и они считаются полноценным документом. Значит, церковное венчание, свидетели венчания.

И вот они стали мужем и женой. На самом деле, даже мы с Сашей не просили благословения у своих родителей на брак. Меня это настолько поразило, такое серьезное отношение моего зятя к его семье, к моей дочери. Очень сильно подкупил, поэтому теперь я ему прощаю все.

– Скажите, вот Анимаисa уже двухлетие отметила свое, можно сказать новый период начинается. Как Вы видите ее будущее, а не Машино? Или сложно пока сказать.

– Не знаю, честно говоря, просто не представляю. Единственное, могу сказать, когда я ожидала Ульяну, ходила беременная первым ребенком, мне приснился сон. Я увидела девушку молодую, красивую, в белой одежде, счастливую. Она стояла на фоне морских каких-то волн.

– Ассоль такая?

– Да, и я потом была на многих морях: и на Черном, и на Белом, и на Балтийском, но ни на какие, которые я видела, это похоже не было. Я думала сначала, что мне приснилась моя дочь, но это было совсем другое лицо. Вот теперь я это лицо увидела, наконец. Это мне приснилась Анимаисa. Думаю, что она будет здесь жить и, наверное, будет счастлива.

– Прозвучал такой термин из уст Александра: «точка невозврата». Как Вы думаете, для Вас Австралия – это уже «точка невозврата» некая, постоянное место жительство. Вы не думаете возвращаться в Россию?

– Мы думали об этом.

– Хотя вопрос сложный, прежде всего это связано с судьбами детей.

– Конечно, вот в чем недостаток в большой семье, что, конечно, всех перевезти не удастся. Вот Уля, ей интересно. Они хотели бы пожить в России некоторое время, кстати, но когда и как, непонятно. Младшие дети тоже. У них недостаточный язык, конечно. И у них совсем другое образование по сравнению с российским. Им трудно будет там устроиться, найти работу.

– Они самостоятельно учились?

– Они учились самостоятельно, но австралийская школа в основном нацелена на воспитание, а не на образование. Она воспитывает патриотов, своих граждан. А если ты хочешь стать специалистом или профессионалом, то, кроме школы, еще что-то должно быть. Вот Уля занималась музыкой. Я думаю, что может, она выберет это в качестве карьеры. Она с пяти лет играла на фортепьяно очень хорошо. У нее замечательные руки, притом, что такая худая, у нее очень сильные руки. У пианистов тут вся кровь течет и мышцы сильные. У нее железные просто руки. Она могла бы быть хорошим пианистом. Она так хорошо чувствует рояль, она просто переживает эту музыку. Сейчас она это забросила. Не знаю, может, вернется, может, нет. А другие мои мальчики, они как-то поддались общему настроению школы. Чтобы ты ни сделал, тебя погладят по головке и скажут «Молодец!». Можно ничего не делать и тебе скажут «Молодец!».

– Скажите, а почему Петя все-таки оставил школу, на ваш взгляд? Ищет себя? Или он хочет найти некую особую дорогу?

– Я думаю, он на самом деле незаурядная личность. Он никогда не делал то, что другие. Он всегда делал то, что хочет сам.

Я помню, в 1-м классе пришла в школу забирать его, дверь открывается, выбегает Петя, за ним еще 7 мальчиков. Петя бросает свой рюкзак, все 7 мальчиков бросают свой рюкзак. Петя залезает на  лавочку, все 7 мальчиков залезают за ним. То есть, он такой человек, который подает пример. А чужой опыт ему не годится, ему нужен свой.

– А вот, допустим, Вам возвращаться в Россию, там есть куда приехать? Там родители Саши?

– Сашина мама, отец у него умер много лет назад. Мама старенькая...

– По крайней мере, есть хоть где остановиться.

– Да. Мы, наверное, 5-6 раз были в России с тех пор. Иногда даже целиком вся семья ездила.

– Ведь это очень дорого.

– С одной стороны дорого, с другой стороны, конечно, на нашу семью ни одна квартира не рассчитана в Москве, даже самая большая нас не вмещает. Мне бы хотелось вернуться, если честно. Но пока непонятно, как это осуществить. Но я уверена, что если Господь решит, что надо – все образуется: и жилье, и работа. Все образуется. Видимо, сначала нам надо здесь что-то сделать свое, какую-то свою миссию выполнить, я так думаю.

– А я думаю, Вы уже ее выполнили. У Вас большая семья.

– Семья, конечно, интересно, но я не думаю, что это была все-таки миссия. Наверное, миссия должна быть в чем-то другом.

– Миссия. Вы все-таки воцерковились, ваши дети в разной, конечно, степени, но все равно это произошло. Вы преподаете русский язык и сохраняете русскую культуру. На мой взгляд, тоже немаловажно, что у вас пошло продолжение рода, вот Анимаиca, ведь это все здесь произошло?

– Да, это интересно, конечно. На самом деле, я пока никаких планов на будущее не строю.

– А почему Вы покинули Аделаиду?

– Там просто уже не было работы. Аделаида – маленький город. В Мельбурне 4.18 млн. человек, а в Аделаиде – 1 млн. Но для Саши там просто не было работы. Он сидел без работы полгода. А в Мельбурне он нашел практически сразу 2 позиции, одну из которых он согласился занять, и нас перевезли. Компания оплатила наш переезд. Это была компания NEC, ЭН-И-СИ, японская. Раньше у них было большое представительство, прямо на углу нашей улицы. Саша приходил на обед домой. А сейчас эта компания, по-моему, закрылась. Больше нет в Австралии отделения.

– То есть сейчас временный период без работы у Саши.

– У Саши уже давно, период этот называется «фриланс».

– Свободная подработка, свободный художник?

– Ну да, свободный художник. Он берет заказы и лично от себя выполняет какую-то работу. Поскольку он «компьютерный» человек, он может выполнять ее где угодно. Вот он в Москве жил, что-то там писал для кого-то. И сейчас, не знаю, чем он занят. В общем, работает. Хотя сейчас, конечно, Австралия переживает кризис с работой. Они, бизнесмены, стараются дешевле получить все в Индонезии, Китае, Индии. Практически вся работа экспортирована. Здесь осталась только обслуга и торговля. Вот и все. Все остальное: производство, разработки, все вынесены за границу. Ужасно.

– То есть, исходя из экологии, очевидно?

– Нет, исключительно из-за денег, потому что там дешевый труд. Тут надо, например, компьютерщику платить 100 тыс. в год, а тому можно заплатить одну в год, и он будет счастлив. Другое дело, что они там плохо делают все, но это для них не важно, зато дешево!

– А хозяйство, которым Вы здесь занимаетесь: и пчелы, и вот этот огород. Для Вас это некое подспорье или работа, которая скрашивает будни?

– Да не знаю даже. Пчелы, конечно, скрашивают. А огород... Я там сама вскопала в течение месяца грядку, посадила туда чего-то, оно растет. Конечно, можно было здесь развести огород, но у меня просто не хватает энтузиазма.

– Земля здесь не очень плодородная?

– Земля довольно бедная, правда, иногда у нас тут бывают наводнения, я Вам рассказывала. И поскольку наш участок самый низкий на улице, все сюда притекает. И как после разлива Нила, знаете, всякие плодородные земли...

– Ну, это бывает, как Саша говорил, не каждый год.

– Не каждый год. Но вот я держу кoмпoстную кучу, не выкидываю очистки. Мне просто жалко выкидывать.

– Некое удобрение?                      

– Удобрение. Вообще, тут многие держат лошадей, говорят, лошадиные удобрения классные, и хорошо. В Австралии бедные почвы, и, практически, в пустынях нет почвы. Там тонюсенький, тонюсенький слой, который регулярно сдувают бури песчаные. И главное, говорят, что Австралия – зеленый континент; знаете, в олимпийской символике отдали ей зеленый цвет,  а надо было красный, потому что почва очень красная. Практически вся Австралия – пустыня. Очень мало мест, пригодных для обитания. И очень засушливо. Если не поливать, то все сохнет.

– А вот сестричество? Что оно собой представляет, при храме?

– Сестричество, во-первых, ухаживает за храмом - уборка храма, украшение его, подготовка к праздникам, свежие цветы, чистые полы, чтоб все было красиво, хорошо.

Сестричество устраивает приходские праздники, обеды. На этой неделе будем печь жаворонков на 40 мучеников, которые потом раздают в храме. Устраивается зарабатывание денег, потому что на храм нужно денег много, содержать его и прочее.

Зарабатываются деньги при помощи изготовления пельменей, например. Сестричество лепит пельмени, потом их продают. Очень вкусные делают пельмени. Делают иногда Постом картофельные вареники. Не знаю, будут в этом году или не будут. Наверное, не успевают. Пирожки. Иногда устраивают чаепитие с пирожками, тоже чтоб заработать немножко денег.

– Здесь есть какие-то австралийские специфические блюда? Например, я слышал, что здесь готовят что-то из кенгурятины.

– Раньше готовили, а сейчас кенгурятина считается таким нехорошим мясом, как дичь. Более грубое, нежирное. Вообще-то мне нравится кенгурятина. Она по вкусу напоминает говядину, только менее жирная такая и маленькими кусочками. А вообще, можно попробовать все - страуса, крокодила можно попробовать.

Мы ходили в ресторан, пробовали крокодила. На рыбу похож. Нет, на курицу с запахом рыбы. Не знаешь, рыба это или кто, можно ее постом есть или нет?

– Ну, видимо, все равно здесь рыбы-то довольно много, все-таки океанская страна, со всех сторон окружена океаном.

– Рыбы довольно много. Австралия даже экспортирует рыбу в Японию. Они особенно ловят гигантских тунцов, размером в стол, а может и больше. Японцы любят рыбу, а у них тунцов мало. Здесь есть рыба, но она довольно дорогая. Я даже поражаюсь, почему. Тут же ловят, даже разводят. Здесь много ферм разводят форель, например, в прудах больших. И очень дорого почему-то, странно. Вообще, здесь много рыбаков. Они ловят рыбу сами, получается не так дорого.

Вот этот Костя, Вы, наверное, познакомились?

– Он знатный рыбак, он большой любитель. У него, по-моему, даже катер есть или он напрокат берет, не знаю. По крайней мере, ловит. Он мне показался энергичным человеком, с такой веселостью во взгляде, жизнерадостный.

– Замечательный человек. У него 4 детей, красавица жена. Очень симпатичные люди.

– Жизнелюбивый Костя. Ко мне еще подходила Александра Даниловна.

– Александра Даниловна подходила? Она очень интересная тоже. У нее тоже много детей, большая семья. Она в школе очень долго работала. Милая, милая женщина, рассказывает столько!

– Назвала меня Ильей Муромцем. Сравнила: большой такой, как Илья Муромец. Я не стал ей возражать, ну и ладно, раз так показалось.

– Александра Даниловна замечательная. Я думаю, что Вам тоже надо с ней поговорить. Она очень милая.

– Да. Я ее попросил.

– И вот этот Александр, который к Вам подходил, такой бритый.

– Я как-то не могу вспомнить. Я говорил с Некрасовым. Георгий Михайлович, по-моему, зовут. Вот с ним я поговорю. Саша меня с ним познакомил. А с Александром, я даже не могу вспомнить, может он и подходил, но может я не представился или еще как-то...

– Он интересный человек, нашего поколения. Он буквально за последние несколько лет воцерковился бурно.

– Церковь у вас очень красивая. Она расписана замечательно. Это давняя роспись?

– Я вот точно не знаю. Мы приехали 10 лет назад, она уже была вся расписана. Кто-то раньше ее расписывал. Но отец Михаил постоянно каким-то образом ее украшает, совершенствует. У него есть мощи многих святых. Он их каким-то неимоверным образом получает ото всех. Я думаю, даже может быть это его миссия, чтобы собрать. Куда не поедет, обязательно привезет. Где он только не достает, даже те, которые никому не дают.

– Может быть, сопроводительное письмо от митрополита? Митрополит находится в Сиднее?

– Сейчас у нас большая проблема. У нас раньше был митрополит Илларион, который в Америке стал.

– Есть еще Джорданвиль.

– Джорданвиль – это монастырь и семинария при нем. Но владыка приезжает в Джорданвиль. Никак не могут нам найти ему замену.

– Скажите, а кто сейчас здесь старейший иерарх на австралийском континенте? Где он находится? Вообще-то, исполняет обязанности митрополита как раз отец Михаил. Он чуть ли не каждую неделю летает в Сидней. Ведет все дела. В смысле, он не по возрасту старейший.

– Не знаю, а вот считается исполняющим обязанности.

– Архиерея?

– Архиерей должен быть монахом. Отец Михаил не проходит поэтому, и только исполняет обязанности, он благочинный Мельбурнский уже много лет.

– Видно не только в Сиднее, но и в разные города Австралии вылетает?

– Он везде ездит. Он часто бывает в Пертe, в Новую Зеландию летает и в Тасмании бывает.

На самом деле здесь большой дефицит священнослужителей. У нас многие приходы без священников. К ним приезжают несколько раз в год послужить.

– В разные города? Тоесть храмы далеко, не везде работают, служба идет нерегулярно?

– В больших городах, таких, как Сидней, Мельбурн, Брисбен, у них все в порядке. У них есть священники и всегда есть куда сходить, но только по выходным служба.

Вот сейчас будет Андреево стояние, так только по выходным. А во многих местах некуда ходить людям. Я знаю, вот семья. Они жили в Квинсленде, в городе Таунсвиле, они ходили к грекам, в православную церковь греческую, потому что русской там нет просто. Не везде такое счастье, как у нас.

– Видимо, Мельбурн в этом плане самый активный город.

– Нет, Сидней, конечно. Сидней – большой город, 6 млн. людей живет. Там более 10 православных храмов, женский монастырь.

Если Вы собираетесь в Сидней еще раз к отцу Самуилу, он, может быть, что-нибудь покажет, расскажет. У Сиднея целая огромная своя история. Очень интересно.

– Лично Вам приходилось бывать в женском монастыре в Сиднее?

– Да-да.

– А как он называется?

– Казанский.

– Иконы Казанской Божьей Матери?

– Он на самом деле был основан монахиней, которая воспитывалась в юности в Шамордино, и он некоторое время даже назывался Новошамординский. Потом они просто стали Казанским называть.

Тут тоже интересный монастырь женский. Монахиней Евгенией ее звали; она собрала несколько монахинь, купили землю, поставили там церковь. Замечательно, просто как в райском саду: ходите, все зеленое, все в цветах.

Мужской монастырь, я Вам рассказывала, там все строгое, лес кругом, кенгуру скачут. А в женском везде чувствуется женская рука. Все такое аккуратненькое, чистенькое, с цветочками, звонница такая маленькая, крестильная маленькая. Совершенно райское местечко. Сейчас там 5-6 монахинь. Симпатично у них, хорошо.

У нас 3 монастыря: один мужской лесной, этот «райский сад» и еще есть женский монастырь недалеко от мужского. Они на полях. У них такие поля, знаете, как в России, даль на даль. Красиво, хорошо. Они строят новую церковь, новые кельи строят, бурно развиваются. Там как раз монастырь очень активный.

А тут, у нас под Мельбурном, есть сербский монастырь, куда мы тоже иногда ездим. Сербы...

– Они там немного и по-русски говорят?

– Служба просто понятна, абсолютно. Чуть-чуть, может, отличается. Я вот давно с разными людьми на эту тему говорю, все говорят, что это невозможно. Ведь, когда христианство только распространялось, митрополия значила просто территория. А здесь в Мельбурне, в Австралии, на территории Мельбурна православных епархий, наверное, штук семь. Тут вам и сербская, тут вам и македонская, и греческая, может даже две, и румынская, и болгарская, украинская даже есть и все отдельно.

– Да что Вы? И греческая, наверное, есть?

– И греческая. Вот думаю я, сгрести всех в кучу, вот была бы сила! Отец Михаил говорит, что никогда это не будет возможным. Что греки большие снобы, сербы тоже ни за что, никогда не будут объединяться.

– То есть, православное единство все равно будет разделено национальными границами?

– Да. И странно как-то, огорчительно все равно. Все-таки церковь – это не клуб этнический, а Tело Христово, в конце концов.

– А Ваша мама... Вы почувствовали, что она углубляется в своем воцерковлении, происходит это или нет?

– В общем, наверное, нет. На нее, кстати, большое влияние оказывает мужской монастырь, куда она ездит.

– Часто ездит?

– Она редко ездит туда, ее там любят, знают. Отец Алексий очень начитанный, умный человек.

– Настоятель монастыря? Он игумен?

– Да, он игумен, настоятель у них другой человек, но неважно. Он ее совершенно купил тем, что он глубочайшим образом образованный, ее очень понимает, и он смирил ее. Она очень такой бунтарь.

– Я это чувствую.

– Он ее немножко смирил с идеей Церкви. Это вот поколение шестидесятников, моя мама.

– То есть, она осталась вот именно интеллигентом, прежде всего, светским.

– Она вот интеллигент такой, идеалы ее важнее, чем христианство. Идеалы именно поэзии, культуры, некоего свободного духа. Ей, конечно, очень трудно, потому что с возрастом она уже стареет.

– Юля, а Вы рады, что она здесь, с Вами?

– Ну, конечно, я рада. И еще она путешественница. За это как раз не очень волнуюсь за нее. Она любит дорогу, она самостоятельная очень. Она никогда не потеряется, со всеми познакомится в пути. Ей будет интересно, потом будет переписываться со своими попутчиками.

– Это в формате туристической поездки? Когда там будет, где остановиться, все это продумано? Видимо, эта туристическая компания обеспечивает?

– Нет. Она встречается со своими сестрами, они вместе путешествуют.

– А сестры откуда прилетают?

– Из Москвы. Они приезжали к ней сюда. Но сюда им дорого очень ехать. Единственное, что ей хочется еще общаться с сестрами. Может быть, когда-нибудь в Россию поедет.

– Как изменился мир, Юля! В советское время такое было невозможно. Даже переезд в Австралию тогда Вам был бы невозможен, мне кажется. А сейчас все-таки время изменилось. Вы, наверное, не могли предположить, что так ваша жизнь может измениться?

– Никогда. Это, конечно, совершенно, невероятно. Часто думаю, неужели это со мной действительно случилось. Как это вообще стало возможно?

– В тоже время, сейчас для Вас более приоритетным стал мир духовный, чем материальный. Я понимаю, что без материального невозможно даже вот обед приготовить. Но, тем не менее, доминантой сейчас стал град небесный для вас, который всех объединяет.

– Да, точно.

– И неважно, в Москве или в Мельбурне, в конечном счете в молитве или во причастии, живые и ушедшие в мир иной – они  все едины.

– Да, совершенно верно. Я как-то все по-другому воспринимаю. Как Саша говорит, что в эмиграции, как в тюрьме: год за два идет. Приходится постоянно думать о себе, искать какие-то решения.

– Скажите, все-таки ведь особо близки для  матери дочери, они по какой-то особой стезе идут. У Вас есть ощущение, что вот сейчас Мария идет по Вашим стопам?

– Маша... Ей интересно всегда, что я предлагаю ей сделать, ей хочется всегда что-то услышать. Она, вообще, большой читатель. Где Маша? Она где-нибудь сидит, читает круглые сутки. И по-английски читает, и по-русски постоянно. Но, правда, некоторые вещи она читает, просто чушь какую-то просто, потому что другие девочки читают, это модно.

– А в ней присутствует воцеровленность, например? Ее тянет в храм? Или она ходит с Вами, потому что Вы идете?

– Я думаю, что пока она не очень это понимает.

– Мало кто из девочек ее возраста живет воцерковленной жизнью, которая есть у нее. Я имею в виду Россию.

– У нас тут, конечно, условия в некотором смысле тепличные. А дьякон Самуил, который в Сиднее, он Машин крестный. Она как-то с детства все это ощущает. Конечно, у нее в основном на уровне ощущений, каких-то впечатлений.

– Спасибо большое. Очень рад, что мы с Вами так обстоятельно поговорили.