Георгий Маркович Возлинский – последний доживший до наших дней ветеран из «ботиков», воевавших во время Великой Отечественной войны на Рыбачьем. Этот полуостров в Баренцевом море – единственная часть западной границы СССР, которую фашисты так и не смогли перейти, а пограничный столб на высоте 115 простоял между нашими и немецкими окопами все 1200 дней обороны Рыбачьего.

Георгий Маркович ушел на фронт добровольцем в 16 лет. Седьмой номер в восьмерке академической гребли, крепкий малый Гора Возлинский в первом же бою схватился врукопашную с немецким парашютистом. И одержал свою первую победу. 

Возлинский защищал Москву, Северный Кавказ, освобождал Полтавщину и Заполярье. Под Полтавой, в том самом месте, где Петр I разбил шведов, командир взвода десантников получил два ранения и контузию. Но уже через несколько месяцев встал в строй и в конце февраля 1944 года отправился на полуостров Рыбачий в пополнение 614­го штурмового батальона морских пехотинцев.

– Мне довелось быть участником самых разных военных операций, – рассказывает Георгий Маркович. – Я участвовал в разведке боем, рукопашных схватках, засадах, испытал ужасы смертельной бойни артналетов и бомбежек. И могу сказать: тяжелее всего было на Рыбачьем – в Долине Смерти, на перешейке у горного хребта Муста-­Тунтури. Здесь на каждом метре можно было бы поставить памятник из костей погибших и осколков металла. 

– Но легендарный пограничный столб продолжал стоять?

– Линия фронта проходила по Муста-­Тунтури. На высотах из бетона и камней были оборудованы опорные пункты. Расстояние от наших до немецких позиций порой составляло около 50 метров – это бросок гранаты. Немцы сбивали погранстолб, наши ставили его на место. А потом додумались, что сделать. На столб со стороны вражеских окопов прикрепили портрет Гитлера. После этого на наш погранзнак уже никто не покушался. 

– В чем состояло ваше задание на Рыбачьем?

За гребнем полуострова на складе получаем груз и группами по 5–10 человек, с одним «бывалым», выходим в рейс. По совету «бывалого» идем и бежим попеременно, по верху. Первое время использовали траншею, накрытую бревнами. Но немецкие минометы точно стреляют своими адскими зарядами весом до 20 килограммов, пробивающими перекрытие траншеи и уничтожающими всех в ней находящихся. Погибнешь если не от осколков, так от газа – страшная смерть. Поэтому мы ходили по верху вдоль траншеи, с короткими передышками и стремительными бросками преодолевали весь путь. Сдаем груз и в обратную дорогу. Забираем раненых, помогаем им спуститься с горы, выносим на руках «тяжелых». У подножия кладем раненых на волокуши, вывозим их на себе к транспорту. Транспортом на Рыбачьем служили лошадиные, оленьи, собачьи упряжки. Госпиталь у нас стоял за хребтом Среднего в 10 километрах от линии фронта, в районе Восточные озерки. Сдадим раненых, тут же за новым грузом и снова в рейс. Всего у нас было шесть опорных пунктов. За сутки мы делали две­-три ходки. Обед и отдых попеременно, по взводам. 

В первый день из семи «ботиков» осталось трое. А я после пяти ходок стал «бывалым». За три года снабжения позиций на Муста-­Тунтури только в одном батальоне погибло около 10 тысяч человек. Каждые три месяца 614­й формировался новым составом. Кстати, наш батальон имел такой номер потому, что в нем было 600 рядовых и 14 офицеров.

– На Севере рассказывают, что вы без оружия в бой ходили, кулаками фашистов убивали…

– Это, конечно, легенда. Всего один раз со мной такой случай был. Мы шли с грузом. Я немного отстал от ребят. И вдруг, откуда ни возьмись, вываливается на меня немец с винтовкой: «Хэндэ хох!» А у меня тяжелый ящик с минами на плечах. Ну, я его стукнул кулаком в лоб и побежал своих догонять. Может, я его и не убил даже – кто знает?

– В каких условиях жил ваш отряд?

– По привычке мы называли вырубленную в скальном грунте яму, перекрытую бревнами и камнями, землянкой. На дне ямы лежат обломки плитообразной горной породы – на них мы спим. Вместо стола – ящик из-­под автоматов. На нем стакан от снаряда и фитиль мерцающей коптилки. В середине землянки столб – подпора настила, с краю горит костерок с тягой через вход. С потолка сочится талая вода. Она стоит между нашими «лежаками» – кусками плитняка. Спим в шинелях, ходим в ватниках и грязных маскхалатах – под цвет снега, задымленного взрывами, с гарью и осколками гранита. Все деревянное, кроме «стола», идет в костер для обогрева и просушки. Стол – место святое, стол-­престол...

– Вы уже тогда были верующим человеком?

– Я стал верующим с того самого момента в далеком детстве, когда мы с бабушкой Марией пережили посещение нашей комнаты шаровой молнией. Бабушка читала молитвы, я же, не отводя глаз, наблюдал, как этот голубой сверкающий шар, слегка потрескивая, кружит возле нас, а потом вылетает в форточку. На фронте я никаких молитв не знал и не читал – это была исключительно внутренняя вера. 

– На фоне ежедневных смертей какие­-нибудь разговоры о Вечности между вами происходили? 

– Не то что разговоров, мы даже думать об этом не могли. Каждую минуту мы должны были выживать. Всем твоим существом владеет какая­-то механистичность. Тебе говорят: иди – идешь, стой – стоишь, бери – берешь. Только чувство чести, необходимости, долга. «За Родину! За Сталина! Вперед!» А эмоции – во сне или в коротких передышках после обеда за закрытыми глазами. А еще на койке в госпитале.

Выживать приходилось. Раны и ссадины гноились, даже промыть их было негде. Хорошо, если раз в неделю старшина устраивает «банный день». Сделанный из снежных куч забор защищает от ветра небольшую площадку. Мы заходим туда по два­-три человека. Там, сидя на ящиках, раздеваемся и обтираемся полотенцами из старых простыней, намоченными в горячей воде. Снятое с себя белье погружаем в ведра с раствором мыла «К» – средством от вшей. Полощем, отжимаем и тут же надеваем. После этого бежим на склад к старшине – в тепло и к ста граммам от простуды. Смена белья – раз в месяц. Но такое редко с кем случалось. Либо убьют, либо ранят. В последнем случае боец получает белье уже в госпитале. 

– Кто в вашем отряде продержался дольше всех?

– Был у меня друг Коля Ястребов. Он ходил к опорным пунктам в самые опасные летние месяцы, когда круглые сутки светло, все хорошо видно и простреливается. Многие рядом с ним гибли, а он три месяца ходил и даже ни одного ранения не получил. Однажды Колю завертел снежный заряд, и он заблудился. Пошел наугад. Попал на минное поле. Благополучно прошел по минам, а когда подошел к нашим, те открыли по нему огонь. Понятно, свои с минных полей не приходят. Стреляли несколько человек, и никто не попал! Мы с Колей и после войны дружили. Однако жизнь его закончилась трагически. В 90­-е Коля решил продать свою квартиру в Череповце и уйти в дом инвалидов-­ветеранов. Но жизнь в приюте у него не сложилась. Он уехал жить в деревню. Поселился у некой старушки, помогал ей по хозяйству. А когда хозяйка умерла, появились вдруг ее родственники, которые выгнали Колю на улицу. Я его звал к себе, но он не приехал, так и пропал без вести. В последней нашей с Колей беседе мы горевали: и в мирное время приходится воевать как на войне. И как это страшно – воевать с себе подобными...

– А сколько времени «ботиком» ходили вы?

– Меня на Рыбачьем привлекали к участию и в других операциях: по обеспечению разведки, снятию часовых и уничтожению застав для последующих проходов в тыл врага. «Ботиком» я совершил 17 ходок. Последний рейс состоялся 6 апреля. Я карабкался по скале к первому опорному пункты, висел на веревке. Сам хребет Муста­-Тунтури не прямой, на некоторых участках сильно изгибается. В таких местах немцы оборудовали снайперские позиции. Накрывали узкую расщелину бетонной плитой, на входе ставили бронированный лист с отверстием для дула винтовки. Таким образом враг мог простреливать часть нашего пути по скалам. И вот этот снайпер выстрелил в меня. Хотел, очевидно, попасть в голову, но перебил веревку. Чиркнуло что-­то перед глазами, и я падаю с 25­метровой высоты. Удар в бок, еще удар в спину – теряю сознание… Очнулся – темнота, что­то давит в бок. Догадался, что лежу под снегом, а давит тот самый ящик с грузом. Пошевелиться не могу – все болит. Голова гудит и шум ливня кругом. В промежутках – тишина. Начинаю чувствовать холод. 

Так пролежал я под снегом пять суток. На шестые меня нашли, увязали досками­-шинами и отвезли в госпиталь. Сильных обморожений не было, хотя одежда вся промокла. Но тут уж Господь помиловал.

Врачи уложили в гипс с корсетом всю левую сторону – от плеча до пятки. Сам встать не мог, но когда меня ставили на ноги, помогал хирургам в операционной, подавал инструмент, накладывал повязки, разговаривал с оперируемыми, отвлекал их от боли и страха. А потом уже давал наркоз, научился шить кожу, многое другое делал. И это было очень кстати, так как при очередном немецком артобстреле тяжелый снаряд попал в землянку с медперсоналом, и все сестры погибли. 

В конце мая после выписки из госпиталя меня назначили служить в авиации – охранять военный аэродром. Но вскоре я получил ранение в подвздошную кость. Еще страшнее было начавшееся воспаление раненного прежде и травмированного колена. Хотели ампутировать ногу. Я протестовал. Флагманский хирург Дмитрий Алексеевич Арапов меня поддержал и принял решение трансплантировать коленный сустав. На соседнем операционном столе ампутировали ногу бойцу с той же группой крови, что и у меня. Потом, в 1952 году, на Всесоюзном съезде хирургов мое колено демонстрировали как один из первых удачных опытов трансплантации в нашей стране, осуществленный к тому же во фронтовых условиях.

 Свое последнее ранение получил в ходе захвата вражеской заставы на Муста-­Тунтури в ночь с 10 на 11 октября, во время нашего общего наступления. Немец ударил мне финкой в спину, пробил почку. Но я устоял на ногах и, развернувшись, размозжил ему голову прикладом автомата. Меня спас от смертельной потери крови широкий флотский ремень.

– Все­-таки удивительно, но тогда в ходе Петсамо-­Киркенесской операции удалось очистить весь Север от фашистов всего за 26 дней…

– Конечно, такую операцию могли провести гораздо раньше. Но в октябре 1944 года наступление было связано со всем Карельским фронтом, и особенно с продвижениями наших войск на других фронтах. Вообще­-то мало уделяли внимания северному направлению. Потому что не хотели отдавать должное тому, что большая доля всех пополнений для армии шла через ленд­-лиз. После войны эта тема совсем была закрыта. Долю союзнической помощи занижали до 4 процентов. Мол, что такое 4 процента? На самом деле – 12 процентов. 76 конвойных операций доставили более 20 тысяч самолетов, 14 тысяч танков, 13 тысяч орудий, 5 тысяч радиостанций, 570 тысяч автомобилей, 2 тысячи паровозов, 350 тысяч тонн взрывчатки, 2,7 миллиона тонн бензина, полмиллиарда снарядов, 11 тысяч вагонов, продовольствия на 2 миллиарда долларов, 15 миллионов пар ботинок и многое другое. Конечно, были и потери. Около 200 судов затонуло. Но полторы тысячи танкеров и сухогрузов свой груз доставили. А это около 80 миллионов тонн. 

От конструктора до художника

В сентябре 1945 года Возлинский демобилизовался инвалидом по семи ранениям и двум контузиям. Поступил в МЭИ. Учился и работал одновременно, продолжал заниматься академической греблей. После окончания института работал в ведущих конструкторских бюро. Со свойственным ему бесстрашием брал на себя самые сложные и трудоемкие части проектов. Участвовал в создании многих образцов военной техники, работал с Артемом Микояном, Михаилом Милем, Олегом Антоновым, Николаем Камовым, Андреем Туполевым, Владимиром Челомеем, Павлом Сухим, Петром Грушиным. В 1976 году стал главным конструктором ЦКБ Госстандарта СССР. И все эти годы напряженной работы находил время заниматься творчеством – художественным и писательским. 

После выхода на пенсию в 1983 году Георгий Маркович полностью посвятил себя творчеству. Он – автор нескольких сборников стихов, множества статей о воспитании и духовном развитии человека. Он создал уникальные коллекции резных предметов из дерева и расписных фарфоровых изделий. За свою жизнь Возлинский написал около тысячи картин и икон. Многие полотна посвящены сражениям в Заполярье. Свои работы ветеран дарит музеям и храмам, на Кольском Севере их более 500. Картины Возлинского есть в Гессене, Абу­-Даби, Ливерпуле, Бостоне, Архангельске, Москве и в санкт­петербургском Эрмитаже. Георгий Маркович – заслуженный художник России, народный мастер России, заслуженный работник культуры.

Почетный морпех и сегодня поддерживает связь с Северным флотом. Ежегодно он ездит в Мурманскую область, передает свой опыт молодежи, участвует в установке памятных поклонных крестов. А в Пуманках по проекту Возлинского установлена кованая свеча – памятник 45 Героям Советского Союза, воевавшим на Рыбачьем. 

И вся эта бурная деятельность ветерана проходит на фоне 20 послевоенных операций, двух клинических смертей, инфаркта, инсульта…

– Георгий Маркович, что позволяет человеку выживать в самых безнадежных ситуациях?

– Я всегда верил в Божье провидение и Его помощь. Если говорить о войне, то главное – не оскользнуться и думать о том, кто рядом, спешить ему на помощь. Как только боец начинает думать о себе, о своей безопасности – тут ему и конец.

Способность преодолевать боль – непременное условие выживания. На фронте были случаи, когда раненые умирали от так называемого болевого синдрома. А те, кто, превозмогая страшные муки, растирал собственные обмороженные конечности, оставался жить и сохранял, казалось бы, обреченные руки и ноги. 

Я видел человека, прошитого пулеметной очередью. Восемь пуль в него попало. Одна пуля пробила лоб и застряла в затылке. Трепанацию черепа делать не стали, просто залечили дырку на лбу. Полтора месяца боец не приходил в сознание. Все это время он кричал только два слова: «Миссисипи! Миссури!» Никто не понимал, что связывало этого 19-­летнего деревенского парня с крупнейшими реками Северной Америки, скорее всего, он и понятия не имел об их существовании. Звали того бойца Владимир Теплов. Моя койка в госпитале стояла напротив постели Володи. И хотя я сам был весь в гипсе, помогал ухаживать за ним. Потом этот парень выздоровел. Мы с ним встретились через несколько месяцев в экипаже. Он меня не узнал. И вообще ничего не знал о своей жизни. Память у него пропала начисто. Володя отправился по своему призывному адресу к родным, чтобы начать новую жизнь.

Алексей МАКЕЕВ